На заострённом конце продолговатого ивового листа набухла, созрела продолговатая капля и, тяжёлой силой налитая, замерла, боясь обрушить мир своим падением.
Я закинул руки за голову и замер. Высоко-высоко, в сереньком, чуть размытом над недалёким Енисеем небе, различил две мерцающие звёздочки, величиной с семечко таёжного цветка — майника. Звёзды всегда вызывают во мне чувство сосущего, тоскливого успокоения своим лампадным светом, неотгаданностью, недоступностью. Если мне говорят «тот свет», я не темноту представляю, а эти вот мелконькие, удалённые, помаргивающие звёздочки. Странно всё-таки, почему, именно свет этих слабых удалённых звёзд наполняет меня печальным успокоением? А что тут, собственно, странного?
С возрастом я узнал: радость кратка, проходяща, часто обманчива, а печаль вечна, благотворна, неизменна. Радость сверкнёт зарницей, нет, молнией скорее, и укатится с перекатным громыханьем. Печаль светит тихо, как неугаданная звезда, но свет этот не меркнет ни ночью, ни днём, рождает думы о ближних, тоску по любви, мечты о чём-то неведомом, то ли о прошлом, то ли о заманчивом и от неясности пугающе притягательном будущем. Мудра, взросла печаль — ей миллионы лет, радость же всегда в детском возрасте, в детском обличье, ибо всяким сердцем она рождается заново.